Джироламо Романино. Дева с единорогом

Джироламо Романино
Дева с единорогом

***

… и тут кончились свечи. Как всегда, на самом интересном месте. Я на ощупь пошла к маме. Мама в ночной рубашке, с лицом, густо покрытым кремом, читала сборник латинских новелл — о всяких рыцарях, прекрасных дамах и о великой любви. Как по мне — чушь несусветная. Мама очень хочет замуж за папу, но для этого надо сослать куда-то герцогиню Беатриче. А это не так-то легко. Нужна причина. Да и папа побаивается жениться. Папе уже за пятьдесят. У него было две жены — одну он казнил за роман с пажом. А во время свадьбы с герцогиней Беатриче, вдовой его кондотьера, знаменитого кондотьера Браччо, его ближайшего друга, трагически погибшего в бою, страшно закричал ворон. Ну и все! Папа с тех пор жены всячески опасался, на ее половину не заходил: а, встречая ее ночью в темном коридоре, убегал, охая и крестясь.

А с мамой, Аньез дель Майно, он познакомился, можно сказать, на улице: вместе с братом-магом она приехала ко двору герцога Висконти, который очень ценил астрологов, авгуров, алхимиков. Приехала искать счастья. И нашла его. Родилась я, единственная дочь и наследница трона.
Мама рассказывает одну из своих сказок, которыми она всех так убаюкивает. Мама — мастер сказок. Начитается сборников латинских новелл, а потом чего-то досочинит, допридумывает — и настоящие видения появляются перед глазами, судари мои, уж мне ли не знать.
— Вот история, которая приключилась с твоим прадедом, Бернабо Висконти, правителем весьма своенравным, держал он свору собак в пять тысяч голов ибо очень любил охотиться и любил играть в карты, а характер у него был прескверный — уж сколько подданных он изувечил, да и просто до смерти запытал! И сел Бернабо играть в карты в день субботний — а ведь дал Моисею Бог десять заповедей и сказал, чти день субботний — и когда слуги сказали ему, что полночь наступила и суббота с нею и грех это, сударь, играть, Бернабо только бросил в них тяжелым подсвечником, а может и собаку натравил, уж сколько собакам он слуг этих скормил… И играл Бернабо с гостем, как вдруг раздался крик ворона, повеяло холодом, синей желчью и черной флегмой из ведьмовских котлов, и ветер раскрыл дверь и вошел сам дьявол и сказал, а не сыграете ли со мной, добрые христиане? И с тех пор
дверей той комнаты и не нашли, лишь ночью раздается шуршание карт — вот уже пятьдесят лет…
Так я и заснула, судари мои.

Тут из-за двери раздалось: «Лапис философорум. Деус трестрис сальватор…». Это был дядя. Вошли доктор Дечембрио и Бонифаччо.
— Ты не дослушала пароль, — сказал доктор Дечембрио. — Там еще Филиус макрокосми.
— Надоел. Что это? — нетерпеливо сказала мама на предмет, накрытый платком, который дядя нес в ладонях.
— Скрижали будущего.
— Выражайся яснее!
И доктор Дечембрио и Бонифаччо сняли платок. Это были карты, и, видит Бог, не видела я ничего в жизни красивее. Карты эти были крупные, почти как страница книги, в каждой имелась дырочка, чтобы носить их на железной спице как ключи. Карты покрыты тонкими пластинами чистого золота и серебра, на них видна филигранная гравировка, каждая карта рисовалась Бонифаччо вручную на специальной бумаге, потом клеилась и раскрашивалась красками ярких пигментов, так что небо на карте напоминало голубое небо Милана в солнечный день. Показалось, будто свет залил ночную комнату, когда они открыли карты. Мы стали их разглядывать.